В детстве, мне всегда говорили, что мой взгляд вызывает глубокое чувство вины и жалости. Конфеты, фрукты и вообще всю еду, мне несли со всех концов поездов и самолётов. Всегда! Любой, кто на меня смотрел, считал своим долгом накормить! «Не детский взгляд» — мне говорили в восемь. «В глазах вся скорбь еврейского народа» — говорил отец. «Маша, смотришь… Как будто я тебе что-то сделал?!» — говорил директор маминого театра и открывал новую коробку конфет. «Как “сто лет одиночества” глядишь» — говорила мама.
Каждая печаль, которую ты даришь, живет в моем сердце. Какую бы книгу я ни открыл, я читаю тебя. В какое бы зеркало я ни смотрел, я вижу тебя. Я не могу уйти, даже если ты скажешь уйти. Если ты скажешь, что умрешь, я буду истекать кровью. Я понял, что любить тебя…
Понял, что любить тебя – это все равно, что приблизиться к Богу.
Юмит Яшар Огузкан (22 августа 1926 — 4 ноября 1984) — турецкий поэт.
Здравствуй, Хем. Многоуважаемый и прекрасный Хем, я к тебе так, потому что считаю тебя своим давнишним другом. Пишу тебе в прошлое. Если могу, значит — возможно. Перечитала твои рассказы и романы… Но ты не подумай, это не от безделья. Хотя и была заключена на целую вечность… Я знаю, что ты видел Россию по пейзажам и дорогам Тургенева. Верил в души, описанные Достоевским, чувствовал слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта. Понял тоску Чехова, у которого от воды, по твоим словам, только прозрачность. Изумительная прозрачность. Ты ни у кого не встречал такого изображения войны, как у Толстого. Думаю, никто не встречал. И все это бесценное сокровище ты обрел в Париже. Удивительно. С тобой везде и всегда были книги. «Ты жил в найденном тобой новом мире: днем снег, леса и ледники с их зимними загадками и твое пристанище в деревенской гостинице «Таубе» высоко в горах, а ночью — другой чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские». Жаль, что ты никогда не был здесь. Но я бывала во Франции и живо представляла себе «Праздник, которой всегда с тобой». Я тоже, как и ты, считаю Париж лучшим городом. И про голод согласна. Бывает разных видов. Память — это тоже голод. И да, есть люди, которые сами не хуже весны и к ним тянешься всем своим существом. И я обязательно попробую выжать мандариновую корку в огонь. И, уж поверь, непременно напьюсь разноцветными водками. Я люблю читать тебя. У тебя всегда чудесная температура и мне нравится смотреть на мир твоими глазами. Я люблю твою горькую иронию, твою сдержанность и порядочность, выверенную точность и аккуратность в мыслях и в словах. Тебе довольно шести слов. Ты гений — это ясно всем. Но ты был могучим человеком — об этом не каждый знает. Ты любил кошек и не любил едкий запах лжи. Не любил ещё более, чем Рыбу-лоцман. И ты чертовски хорошо написал про Nada. Возможно, там и нет ничего. И, конечно, всегда есть истории, которые утрачены. Сегодня очень хороший день. Я улыбаюсь тебе из настоящего в прошлое.
Она могла довести своими выходками до бешенства, но в этом и была ее своеобразная прелесть.
Я обо всем подумаю потом, когда найду в себе силы это выдержать.
Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперед.
Она научилась говорить себе: “Я не стану думать об этом(или о том) сейчас – это слишком неприятно. Я подумаю об этом завтра”. И чаще всего, когда наступало завтра, неприятная мысль или не возникала больше или по прошествии времени уже не казалась такой неприятной.
