Я напишу роман на сотню глав, о том, что ты мне снишься каждый вечер; твой грустный взгляд — как острая игла, твой нежный поцелуй — как залп картечи.
Я нарисую бледное лицо, худые пальцы, родинки на теле, – а ты мне грудь напичкаешь свинцом, и боль нас развенчает, да разделит.
В твоих глазах — осколки дальних звёзд, что сквозь года не блёкнут, не тускнеют. знай: эта страсть — до ужаса всерьёз, и вряд ли совладать смогу я с нею,
ведь твой наряд узорами пестрит, а руки пахнут розовым июлем; —
…но главное, — ты у меня внутри, как между рёбер всаженная п у л я.
Есть те, кого хочется любить. И есть другие, те, кого легко забывать. До страшного легко исчезают из памяти их черты, становясь белесыми пятнами без примет, исчезают их имена, становясь молчанием, исчезают они. И в моей жизни есть те люди, над лицами которых я не захотел склониться, проходя мимо, уходя все дальше. Кажется, они тянули руки мне навстречу, кажется, они что-то шептали сухими губами. Я все забыл. Я шел вперед к совсем другим, которых легче было понять, кого приятнее было видеть, с кем удобнее было стоять рядом. Люди исчезали. Из памяти, из жизни, из меня. Без боли, без чувства потери, словно и не было их никогда, этих людей. Но время идет, и со временем приходит жалость, приходят грусть и раскаяние. Невесомо они гнездятся в груди, невесомо и невыносимо. И сомнение, почти неразличимое под множеством отпечатков следов хороших идей о том, что все твое останется твоим, но все же сомнение. А вдруг моими, данными мне Богом были именно те, кто тянул навстречу руки, прощал равнодушие, печально смотрел в спину светлыми от слез глазами, те, кого я так и не смог полюбить?